ПРАМАТЕРЬ ВСЕХ КНЯЗЕЙ РУССКИХ

Андрей НИКИТИН

   «...Блажен еси и преблажен Богом препрославленный граде Пскове, яко всесильный Бог от страны твоея произведе и породи нам таковый чудный плод благоцветущий, блаженную Ольгу. Блажении есмы и мы, сподобившеся от Бога получити таковый благоплодный царственный зрелый сад, благочестием умноженный, и премудрый и пресладкий добродетельми, и добролиственный благоуправлением, имже мы вси, яко с благосенно лиственным древом покрываеми, от всякого вреда вражия избавляемся душевне и телесне, от него же пресладкого вкуса богоразумия насыщаеми веселимся...».
   Такими словами русский художник XVI века завершил вступительную статью к пространному поэтическому и нравоучительному повествованию о жизни и подвигах древнерусской княгини Ольги. И надо сказать, героиня повести его заслужила.
   Жена «Игоря Старого», как именует его «Слово о законе и благодати», мать Святослава Игоревича, ставшего в определенной мере фигурой легендарной, бабка «равно апостольского» Владимира Святого, окончательно утвердившего на Руси христианство и церковь, княгиня Ольга по праву занимает совершенно исключительное место в русской истории. В пантеон русских святых она вошла значительно раньше, чем был канонизирован ее внук, освятив тем самым и свое языческое имя.
   Но если заслуга Ольги в сфере церковной не вызывает сомнений, то столь же величественной предстает и ее фигура на фоне политической истории России: до XVIII века она с остается единственной самодержавной правительницей — прекрасным администратором и талантливым дипломатом.
   И все же очень многое в ее истории для нас остается неясным.
   Больше всего подробностей о жизни и деятельности княгини можно обнаружить в уже цитированной «Книге Степенной», в «Житии святой блаженной равноапостольной, премудростию славной, великой княгини с Ольги, нареченной во святом крещении Елены, первой обратившейся от рускаго рода своим благочестием к Богу, и о мужественном и о подвиге, и как в Царствующем граде получила святое крещение, и о смерти ее, и о перенесении многочудесных и нетленных мощей ее, и отчасти похвала».
   Обширное сочинение, составленное с привлечением всех доступных источников, в первую очередь «Повести временных лет», затем церковного предания и — по-видимому — местных псковских легенд, тогда же, в первой половине XVI века стало своеобразным «введением» в «Книгу Степенную царского родословия...» Она была составлена во времена Ивана IV. В ней излагалась история русских князей, обработанная под углом зрения церкви. Авторы и редакторы «Книги Степенной...» сделали княгиню (в полном соответствии с заголовком одного из самых древних списков ее жития) не только «праматерью всех князей русских», но, по сути дела, основоположницей русского государства и русской церкви.
   Можно сказать, что именно в «Книге Степенной» образ княгини обрел свою литературно-историческую законченность, получил истинную канонизацию, а сам текстов сознании последующих историков в значительной мере потеснил свой летописный источник. Вот почему и нам с этого жития стоит начать свой путь в X век.
   В нем мы находим, с одной стороны, законченный литературный портрет княгини, а с другой — наиболее отчетливо выраженную церковно-государственную тенденцию, переносящую при рассмотрении генеалогический акцент первой русской династии с Рюрика на Игоря и Ольгу. Не потому ли, что Рюрик, пусть даже состоявший в родстве с «Августом кесарем» (как утверждали историографы Ивана IV), тем не менее, оставался человеком неизвестным? К тому же он был, скорее всего, язычником, а Ольгу принял византийский император и нарек своей «дщерью»; ее крестил константинопольский патриарх.
   Более того. Достоверность существования Ольги и ее поездка в Царьград подтверждалась не только летописью, но и свидетельством новгородского архиепископа Антония (в миру Добрыми Ядрейковича), видевшего в 1200 году в ризнице св. Софии в Константинополе драгоценное блюдо, полученное патриархом от Ольги.
   Между тем, происхождение самой Ольги и тогда, когда автор жития сделал ее современницей императора Льва IV Мудрого (881—912) и его брата Александра (912—913), и теперь, когда нам известно значительно больше, остается неясным. «Повесть временных лет» утверждает, что Игорю ее привел «в лето 6411» (т. е. в 903 г.) «из града Плескова» Олег, воспитатель князя, по одной из версий — близкий родственник Рюрика. «Книга Степенная» уточняет и дополняет эти слова, конкретизируя происхождение Ольги от «Плесковской страны», от «веси Выбутской, от языка варяжска, от рода же не княжеска ни вельможска, но от простых людей». Указание это вполне согласуется с тем фактом, что как в собственно псковских летописях, так и в новгородских мы находим устойчивое написание имени Пскова в виде «Плескова» вплоть до середины XIV века.
   Картина встречи Игоря с Ольгой в «Житии» описана в самых романтических тонах и представляет собой одну из самых ярких страниц в истории русской художественной литературы.
   Молодой князь тешился охотой «в области Псковской», хотел перебраться через реку, увидел «некоего плывущего» в лодке, подозвал его и, только отъехав от берега, обнаружил, что его везет девушка поразительной красоты. Воспламенившись желанием, князь стал думать, как ему овладеть ею, но перевозчица оказалась не только красива, но целомудренна и умна. Проникновенными, глубоко запавшими в сердце князя речами, она сумела погасить его похоть, напомнить о княжеском достоинстве и задуматься о своем предназначении как главы государства (как видно, Ольга хорошо знала, кого везет), Игорь расстался с нею, унося в памяти ее слова и прекрасный образ. Когда же ему пришло время выбирать невесту, он вспомнил «дивную в девицах» Ольгу, послал за ней «сродника своего князя Олега», женился и сделал незнатную псковитянку великой русской княгиней.
   Как показывает история, выбор оказался в высшей степени удачным.
   Авторы «Жития» интересовались Игорем меньше, чем автор «Повести временных лет». В «Житии» Ольги Игорь проходит как бы тенью, возникая лишь в завязке очередного сюжета. Столь же мало внимания уделено и семейной жизни княгини. Читатель узнает только, что после женитьбы Игорь отправился на греков, а по возвращении из похода у него родился Святослав. Вскоре Игорь был убит древлянами, но как далеко это событие отстояло от предыдущего — неизвестно. Точно так же авторы «Жития» умалчивают и о причине Игоревой смерти, подчеркивая лишь «злоумышление» на Игоря древлян-ского князя Мала, желавшего получить по смерти князя его вдову.
   Здесь нам поневоле приходится обратиться к «Повести...», которой, в общем-то, довольно точно следует «Житие», лишь перерабатывая ее в плане нравоучительном, заменяя жесткий лаконизм реплик и кратких диалогов пространными речами в духе средневекового сентиментализма. И хотя плач Ольги по убитому мужу своей художественностью вполне соответствует сцене знакомства Игоря с Ольгой, нам, интересующимся фактической канвой событий, лучше напомнить о них читателям по летописи.
   Гибель Игоря произошла отнюдь не в результате козней древлянского князя, а из-за ненасытной жадности самого Игоря. Вернувшись после заключения мира с греками, Игорь вздумал собрать вторую дань с древлян, которых уже обобрал его воевода Свенельд. Но и этого ему показалось мало. Отправив добычу в Киев, Игорь решил «походить еще». Древляне предупреждали его, что это добром не кончится, но он не послушал их и был убит.
   Как и в «Житии», в «Повести...» этот сюжет был лишь увертюрой к яркой и впечатляющей картине мести Ольги за мужа. Сначала месть молодой вдовы обрушилась на два посольства древлян, сватавших ее за своего князя Мала. Первое было заживо погребено «на дворе тюремном», второе — сожжено в бане, после чего пять тысяч «лучших мужей» древлянских было ею избито на тризне по Игорю у стен древлянской столицы Искоростеня. На следующий год, выступив вместе с сыном, Ольга уничтожила древлянское войско, сожгла с помощью птиц город, привязав к их ногам горящую паклю, и оставшиеся в живых древляне были пленены и проданы в рабство. Увенчав свое вступление на престол жестокой победой, Ольга, по свидетельству «Жития», обратилась к делам государственным. Первой ее заботой стала завоеванная древлянская земля, куда ею была назначена новая администрация. Затем Ольга прошла по всей Русской земле вплоть до Новгорода и Пскова, устанавливая везде погосты (административные центры), учреждая дани и оброки. Почему-то особенно запомнилась она на реке Мете, хотя, возможно, первоначально в тексте стояло не название реки, а выражение «по мете», то есть «по совершении мести».
   Вскоре после того, как Ольга вернулась в Киев, наступил ее «звездный час».
   Согласно «Житию», Ольга давно склонялась к христианству, «возненавидев идолов и гнушаясь их». Однако, как утверждает автор, «тогда в стране Русской не было благочестивого учителя» — священника, способного наставить княгиню в новой вере Последнее не соответствует действительности. Христиане уже были на Руси, они занимали видное положение при дворе Игоря и даже имели свою соборную церковь святого Ильи, куда, как мы знаем из договора Игоря: с греками, ходила присягать «христианская Русь». Поездка в Константинополь и обстоятельства крещения Ольги похожи одновременно на авантюрный роман и на сентиментально-дидактическую повесть. Отправившись в путешествие, «дабы своими очами увидеть красоту службы христианской», Ольга была встречена византийским императором Иоанном Цимисхием. Он был ослеплен ее красотой, умом, восхищен ее решением креститься, и тут же стал домогаться ее руки и сердца. Чтобы обезопасить себя от притязаний императора, Ольга потребовала, чтобы именно он был ее восприемником при крещении: по церковным канонам это полностью исключало возможность матримониальных поползновений последнего.
   На Русь великая княгиня вернулась христианкой, со священником, богослужебными книгами и иконами, а также с чудотворным крестом, подобным тому, который принесла из Иерусалима в Константинополь Елена, мать Константина Великого. Ольга вернулась проповедницей новой веры, однако в собственном семействе ее ожидала неудача. Ее сын Святослав, уже достаточно взрослый, чтобы ходить в набеги, категорически отказался принять крещение, ссылаясь, как сказали бы мы сейчас, на общественное мнение — в первую очередь, на мнение его дружинников, которые оставались язычниками.
   Стоит заметить, что, начиная с победы Ольги над древлянами, автор «Жития» великой княгини следует схеме летописного рассказа, за небольшими исключениями не вводя в него новых эпизодов, но «распространяя» уже имеющиеся — превращая брошенную вскользь реплику в пространный монолог, полный цветистого красноречия и нравоучительных сентенций. То же нежелание Святослава креститься, изложенное в «Повести...», как всегда, лаконично и точно («смеяться станет надо мной дружина!»), здесь приобрело характер столкновения двух мировоззрений, между которыми лежит пропасть, вырытая «врагом и человеконенавистником» дьяволом.
   Знаменательно, что известная летописная характеристика Святослава, рисующая образ идеального воина, неприхотливого в быту, всю жизнь проводящего в походах и набегах, здесь превращается в краткое о нем суждение: «Сын же ее великий князь энергичнСвятослав, яко зверь был обычаем... не смыслил, не разумел, во тьме ходя и не желая видеть славы Господа». Или, еще короче: «зверским нравом живый».
   Изображенный таким образом характер Святослава позволил автору «Жития» по контрасту создать идеальный образ его матери — женщины-правительницы, заронившей семена христианской проповеди в сердце своего любимого внука Владимира, который, в конце концов, завершил на Руси начатое ею дело.
   После Константинополя, она посетила родные места, на слиянии рек Псковы и Великой водрузила крест (по-видимому, следуя примеру апостола Андрея, который, согласно летописной легенде, водрузил крест на горах Киевских) в ознаменование будущего града Пскова.
   Не ограничившись этим, она по возвращении в Киев послала — как если бы город был уже заложен! — «много злата на Плескову реку», предназначенного для строительства церкви Святой Живоначальной Троицы — храма, ставшего для псковичей таким же символом своего города и республики, каким для новгородцев была София. Конечно, водружение креста и строительство храма — лишь проявление местного псковского патриотизма, утверждавшего таким образом первенство псковской святыни не только перед новгородским и киевским Софийскими соборами, но даже перед Десятинной церковью Киева, основанной Владимиром Святым...
   Ольга скончалась 11 июля 969 года, завещав похоронить ее по христианскому обряду, не насыпая над могилой холма и не творя языческой тризны, но послав патриарху в Константинополь «злато» на поминовение души. Так и было сделано. Примерно четверть века спустя или несколько позже внук Ольги, Владимир Святославович, завершив «крещение Руси», торжественно перенес останки своей бабки в только что построенную Десятинную церковь. По словам автора «Жития», мощи «равноапостольской» княгини лежали в специальном склепе с окошечком, которое — как сообщает туманное предание — открывалось лишь для искренне верующих. Мощи исчезли, по-видимому, во время монгольского нашествия.
   И все же не чудеса, исходившие от нетленных мощей Ольги, о которых упоминают авторы «Жития» и похвальных слов, а земная жизнь древнерусской княгини, ее политический авторитет и незаурядный ум утвердили представление о ней как об исключительной женщине, оставившей после себя почтительную память и романизированное жизнеописание.
   Насколько оно реально? Что здесь соответствует действительности, а что привнесено церковными авторами?
Вопрос далеко не праздный. От выяснения обстоятельств жизни и деятельности русской княгини, последовательности и содержания событий, о которых так различно рассказывают ее «Житие» и «Повесть временных лет», зависит решение многих кардинальных вопросов русской истории X века. Ведь история Ольги — это история Рюрика и его преемников: Олега, Игоря и Святослава, то есть история возникновения древнерусского государства и его взаимоотношений с другими народами Восточной Европы — славянами, греками, скандинавами и тюрками. Это еще и история утверждения на русской земле христианства, формирования древнерусской культуры — от письменности, градостроительства, храмового зодчества, ювелирного дела до государственных институтов, дипломатической службы, торговых корпораций, институтов права и фиска... И все это укладывается всего в один век — от появления Рюрика на страницах летописи до смерти Святослава в 971 го- ду.
   Ольга становится «стержневой» фигурой если не всей «Повести временных лет», то легко выделяемого из нее «Сказания о первых князьях», возникшего гораздо раньше, чем даже «Начальный свод», реконструированный А. А. Шахматовым. Возможно, «Сказание...» начиналось приходом Рюрика на Русь, а заканчивалось утверждением христианства Владимиром, хотя можно допустить, что первый вариант его охватывал период от правления Олега до гибели Святослава.
   И вот что удивительно: воюет с греками Олег, прибивая свой щит на врата Царьграда, идет на греков Игорь, чтобы потом пасть от мечей древлян, ходит в походы Святослав, утверждая «центр своей земли» на Дунае, однако читатель воспринимает все это как исторический «фон» для Ольги, «приведенной» к Игорю и ждавшей только своего часа, чтобы начать «устраивать» Русскую землю, показывая ей дальнейший путь к святому крещению!
Какое же чувство испытывает после этого историк, обнаружив, что большая часть построений «Жития» не находит фактического подтверждения?!
   А ведь так оно и есть. Житийная легенда о княгине Ольге расходится не только с реальной историей, но и с «Повестью временных лет», О перепутанности событий в «Житии» можно не говорить: их композиция целиком на совести авторов. Однако с императором Иоанном Цимисхием, который позднее наголову разбил
   Святослава под Доростолом, Ольга никак встретиться не могла: Цимисхий вступил на византийский престол примерно через полгода после ее смерти. Ольгу принимал в Константинополе и оставил описание этого приема император Константин VII Багрянородный. Однако (и это стало источником бесконечных споров историков!) он ни словом не упомянул о ее крещении. Более того, как следует из составленного им описания приема, русскую княгиню сопровождал в этой поездке священник, тем самым молчаливо свидетельствуя о христианстве Ольги.
Но так ли это?
   Недоуменные вопросы возникают и при обсуждении происхождения русской княгини, Давно доказано, что «весь Выбутская» до XV века не существовала, а серьезным соперником Пскова-Плескова оказывается древняя столица Первого Болгарского царства Плиска-Плескова. И не только из-за совпадения имен. В одном из рукописных сборников XV века, принадлежавшем А. С. Уварову, сохранилось известие, что «Игоря же (Олег) жени в Болгарех, поят за него княжну именем Олгу. И бе мудра велми...» Факт чрезвычайно важный, на него обращали внимание многие наши историки, такие как Д. И. Иловайский и М. Н. Тихомиров. Но если его принять, как относиться тогда к другим утверждениям «Жития»?
   Сомнения вызывает и рассказ о жестокой мести Ольги за мужа, заимствованный целиком из «Повести...» и вошедший во все хрестоматии по русской истории. Сама гибель Игоря от руки древлян очевидна, ее подтверждает один из греческих источников, современных Святославу, правда, с весьма серьезными коррективами, на которых я остановлюсь в своем месте. Однако тройное мщение Ольги давно поставлено под сомнение — как с литературной, так и с фактической стороны. Дело даже не в правдоподобии. Описание вполне соответствует нравам эпохи. Ольга не только могла — она была обязана мстить древлянам за гибель мужа, могла захватить первую группу послов (хотя и это сомнительно — послов всегда защищала их неприкосновенность!), могла сжечь их в бане, закопать живыми в землю, перебить... Но нельзя представить, что одна группа древлянской знати за другой шла на гибель, не догадываясь об этом и даже не интересуясь, что случилось с их предшественниками.
   Доказательством литературности, фантастичности самой мести служит и сюжет с сожжением города древлян Искоростеня при помощи птиц. Убедившись в бесполезности осады города, Ольга применила хитрость: объявила древлянам, что удовлетворена местью, согласилась по-прежнему брать с них дань, а на первый раз потребовала от каждого дома голубей и воробьев — «для лекарства от глазной болезни», как объяснено в «Летописце Переяславля Суздальского», К птицам воины Ольги привязали тряпки с зажженным трутом, и когда вечером птицы полетели в свои гнезда, город запылал...
   Но все это уже описывалось — и неоднократно — в самых различных произведениях средневековья!3 Достаточно упомянуть, что, по словам Снорри Стурлусона, именно таким образом овладевает каким-то городом в Сицилии Харальд Суровый, и ту же самую хитрость Саксон Грамматик приписывает девятому королю Дании, Фротону I, взявшему таким способом «город Гандуван»'.
   Однако самый серьезный удар по житию (и летописи!) наносит хронология, наиболее полно представленная в Лаврентьевском и Ипатьевском летописных сводах, тогда как в «Книге Степенной» мы обнаруживаем лишь ее итоги: Ольга умерла в 969 году, через пятнадцать лет после крещения, а до крещения прошло десять лет со дня смерти Игоря. Выходит, что Игорь был убит в 945 году, а крестилась Ольга в 955 году...
   И это при том, что Олег «привел» ее Игорю в 903 году?!
   К моменту выхода замуж Ольге должно было быть не меньше 13— 14 лет, что считалось тогда брачным возрастом. Однако все согласны, что Святослав родился после похода Игоря на греков в 941 году: после смерти отца, как говорит «Повесть...», он был вельми «детеск», то есть «очень мал». Сидя на коне, и поддерживаемый с двух сторон воеводой Свенельдом и своим воспитателем Асмудом, Святослав не имел сил даже поднять копье — оно выпало у него из рук. Все это указывает, что Святослав родился не раньше 942 года, когда Ольге было уже 52—53 года! Если и в наши дни столь позднее рождение первенца вызывает удивление, то в ту эпоху подобное представить просто невозможно. Женщина в этом возрасте считалась дряхлой старухой, и так оно нередко и было. Разительное несоответствие хронологии интересующего нас периода открывается и при сравнении двух летописных традиций — южнорусской, представленной Лаврентьевским, Ипатьевским, Радзивиловским летописными сводами, и северорусской (новгородской), которая представлена Новгородской Первой летописью «младшего извода». В последней не только отсутствуют все даты событий между 854 и 920 годами, но расхождение в датировках последующих событий достигает тринадцати лет. Если же рассматривать даты и события за весь период жизни Ольги, то единственную точную календарную дату мы обнаруживаем в договоре Олега с греками — 2 сентября 6420 (т. е. 912) года — которая при переводе на наше исчисление требует тоже изменения в связи с указанным там же «15-м индиктом»: индикт начинался вместе с годом 1 сентября и 2 сентября 912 г. приходится на 6421 год и 1-й индикт.
   Первой действительно согласованной датой северного и южного летописания оказывается 955 год — год путешествия княгини Ольги в Константинополь. Здесь впервые сходятся хронологические ряды, разошедшиеся еще при определении даты «начала» Русской земли. В свою очередь, это заставляет думать, что именно поездка княгини в Константинополь была главным моментом ее биографии. Значит ли это, что все остальное домыслил автор «Сказания о первых князьях»? Однако и эта дата, как я покажу в дальнейшем, потребовала скрупулезной проверки и оказалась неверной...
   Так что же скрывается за разночтениями хронологии и самих событий в летописных сводах: простое сокращение, вызванное небрежным обращением с источниками, собственный взгляд на историю одного из редакторов свода или отражение определенной историографической традиции?
   Растерянность вполне оправдана. Если сравнить хронологию Лавренть-евского свода с Новгородской «Первой летописью», окажется, что последний морской поход Олега на Царьград с 907 года в Новгородской летописи переместился в 922 год, на пятнадцать лет позже и, что особенно важно, по смыслу текста произошел уже после рождения Святослава. Само появление Святослава на свет в новгородской версии произошло вскоре после женитьбы Игоря на Ольге, что вполне закономерно. Однако все это вступает в резкое противоречие с указанием южнорусской летописной традиции на младенческий возраст Святослава к моменту похода Ольги на древлян: по новому раскладу дат в 946 г. ему должно быть около 25 лет, что не согласуется уже ни с чем дальнейшим...
   Чтобы попытаться решить вставшие здесь вопросы, мешающие разобраться в переплетении исторических фактов, домыслов и прямого вымысла, которые мешают увидеть реальный облик Ольги и оценить ее деятельность, историк должен вернуться к истокам событий. И в первую очередь — к личности человека, который, если следовать «Повести временных лет», был основателем династии и самого древнерусского государства (причем не в Киеве, а в Новгороде) и оставил по себе память столь смутную, что многие исследователи вообще сомневаются в существовании этого персонажа.
Речь идет о Рюрике.